Кривой переулок, примыкающий к Солянке, маленький дворик с решетчатыми воротцами… в крошечном двухэтажном домике, в котором разместилась редакция “Юридической газеты”, комната на втором этаже. Вдоль стен стоят железные стеллажи со старыми газетами… “Заходите, взгляните на кабинет бывшего министра”, – сказал Леонид Петрович Кравченко. Так началась наша беседа…
- Леонид Петрович, как вы сегодня, спустя более полугода после отстранения от должности Председателя Всесоюзной телерадиовещательной компании, оцениваете свою работу на этом посту?
- Моя работа на телевидении начиналась совсем не в этом кресле. Я пришел сюда впервые в 1966 году. Тогда телевидение было в младенческом состоянии: не существовало ни видеомагнитофонов, ни предварительной записи, все велось в прямом эфире. В 1985 году, когда меня назначили зампредом Гостелерадио, только 5 процентов телевещания велось “вживую”: даже спорт давался в предварительной записи. Поэтому перевод многих программ на прямой эфир был настоящей революцией, пусть и не очень заметной. Революционным шагом я считаю и появление на телевидении сурдоперевода – у нас в стране 17 млн. слабослышащих. Конечно, нововведения на телевидении тех лет – не только моя заслуга. Например, с Эдуардом Сагалаевым мы придумали “12-й этаж”, а “Прожектор перестройки”, самую популярную, судя по письмам, передачу первых “горбачевских” лет, разработали, вплоть до формы, с Александром Яковлевым.
Постоянно я встречался с коллективами Останкино и проводил “мозговые атаки” по два, по три часа. После них в моем блокноте появлялись десятки интересных предложений, многие из которых реализовывались.
А телемосты… Мало кто знает, что опасались их поначалу наши западные партнеры. Чтобы мы не посадили в студию опытных пропагандистов, они сами отбирали людей на улицах, в кафе, в метро, фотографировали их и сверяли потом с теми, кто сидел на передаче. Все шло без какого-либо вмешательства, без купюр… Это было золотое время – не существовало того острейшего политического противостояния, с которым я столкнулся позже на посту председателя Гостелерадио.
- Как вы восприняли тогда свое новое назначение?
- Меня Горбачев уговорил: вытащил из отпуска в ноябре 1990 года. Он сказал, что было пять кандидатур, но остановились на мне, рассчитывая на мой авторитет на телевидении и профессионализм. Михаил Сергеевич очень рассчитывал на меня: тогда уже стало понятно, что простым административным давлением не обойтись. Соглашаясь, я знал, что я жертва и обреченный человек. Так и сказал жене: “Иду под пулемет”. Но первое время работалось хорошо, меня по-доброму встретили. Однако чем больше усиливался конфликт между Горбачевым и Ельциным, тем тяжелее становилось работать. Я часто оказывался в положении, когда лучшего выхода нет вообще, а есть только лучший из худших. Например, всякий раз, когда Ельцин просил эфира, это нужно было согласовывать с Горбачевым, а он…
Или, помните, проблемы с Российским телевидением. Я ждал решения на уровне Председателя Совмина, Президента – а его все не было. Наконец, я решился и поставил свою подпись под протоколом, по которому с 13 мая открывалось РТВ. А с 18 мая начиналась кампания по выборам российского Президента. Мне потом попало от Горбачева за то, что я не согласовал с ним сроки открытия. Я немного завидую Егору Яковлеву: такого противостояния между лидерами, которое пришлось на мое время, сегодня нет.
- Не это ли противостояние отразилось на судьбе “Взгляда”?
- А вы знаете, почему вообще появилась эта передача? Однажды Александр Яковлев пригласил меня к себе и предупредил, что мы прекращаем глушить западные радиоголоса и в связи с этим надо придумать, чем увлечь нашу молодежь, которая слушает эти программы рано утром и поздно вечером. Так появилась передача “90 минут”, которая сейчас называется “Утро”. По вечерам стали выходить “Взгляд”, “До и после полуночи”. На радио – “Молодежный канал”, “Панорама маяка”. Эти программы сразу вызвали споры, сначала по поводу музыки. Лигачев настаивал на том, что надо избавиться от рок-музыки в эфире и заменить ее народной или классической. Моя же позиция заключалась в том, что молодежь мы от радиоголосов не отвлечем, если рано утром пустим хор Пятницкого. Три раза этот вопрос рассматривался на самом высоком уровне, и, как вы знаете, и рок-музыка, и “Взгляд” остались.
Позже, в драматической истории со “Взглядом” сыграло свою роль недовольство Горбачева, которое тот испытывал по отношению к программе, направленной прямо против него (тем более, что ее вели народные депутаты России). Горбачев сам не мог потребовать закрыть “Взгляд”, но от людей, чьи должности были чуть пониже, поступали совершенно определенные указания. Мне приходилось самому разговаривать с ними, успокаивать, объяснять, что мы живем в условиях многопартийной системы… Но это почти не помогало и, кроме того, всегда оставалось за кадром. Мне очень горько, что я стал тем человеком, с именем которого стало принято связывать историю с закрытием “Взгляда”. И это вдвойне горько потому, что именно при мне передача создавалась. Никто из ведущих “Взгляда” об этом никогда не забывал.
- Ваше имя связывают также с отстранением от эфира ведущих ТСН, с жесткой цензурой передачи.
- Я участвовал в просмотре различных программ, их обсуждении. Мои редкие вмешательства сводились к тому, что я мог как-то изменить монтажный лист, поменять порядок сюжетов. Конкретными же выпусками занимался главный редактор программы “Время” Ольвар Какучая и, конечно, тот куратор от руководства, который был назначен. Последний месяц моей работы на ТВ таким куратором был Григорий Шевелев, который сам в прошлом руководил редакцией информационных программ. Ему я передавал все идущие на меня звонки, вплоть до президентских, и он действовал сообразно пожеланиям руководства.
- И часто вам звонили “сверху”?
- Телефоны буквально бывали раскалены, и я часто оказывался в роли буфера между недовольными начальниками и коллективом, которым руководил. По-моему, основной бедой телевидения были и остаются “вертушки”. Существует первая правительственная связь, вторая, прямой (односторонний) телефон с президентом. Не всегда разделяя взгляды президента, я вынужден был выполнять его волю. Теперь понимаю, что мне чаще следовало иметь более самостоятельную позицию. Но о моих сомнениях знали только в семье. Жена Галина работала тогда в “Известиях”. Я всегда доверял ей, рассказывал о своей работе. Она не раз советовала мне бежать, куда глаза глядят. И жена была права: пришло время, когда дело приняло по-настоящему серьезный оборот – в феврале прошлого года я оказался под постоянной охраной КГБ… Это была не жизнь, а кошмар. Офицер ГБ встречал меня у входной двери и вел затем к машине, в которой сидел шофер-комитетчик. Меня даже сочли возможным “на всякий случай” познакомить со способами моего устранения. Особенно погано я себя чувствовал в дни августовского путча. В голову лезли всякие дурные мысли: я так и не привык к своему положению пленника.
- Главную вашу вину видят в том, как вы руководили работой телевидения в дни августовских событий.
- Да, мне часто вспоминают то “Лебединое озеро”. Но ведь оно было объявлено в программе задолго до 19 августа. То, что мы не сломали программу – не вина, а заслуга. Иначе на телевидение устремились бы различные политические деятели с заявлениями в поддержку ГКЧП. Желающих было не счесть…
- И все же вас отстранили от должности после тех дней… Как это произошло?
- Вечером 21 августа, когда на телевидении шла запись выступления председателей двух палат ВС СССР (Ивана Лаптева и Рафика Нишанова), Горбачев нашел меня из Фороса по городскому телефону прямо в аппаратной, где я работал. Я попросил его подождать, поднялся на этаж выше, где была правительственная связь, и нас с ним соединили. Он передал через меня заявление для советского телевидения, в котором содержалось его отношение ко всему происшедшему за эти дни, рассказал о своих международных телефонных контактах, в том числе и о разговоре с Бушем. Я все записал, и это пошло в начале программы “Время” тем же вечером. Был и еще очень короткий разговор, когда он спросил меня, как я оцениваю ситуацию в Москве. В конце он “сообщил” мне, что у него возникли “подозрения” по поводу работы телевидения с 19 по 21 августа. Я попытался объяснить ему, что уже с 6 часов утра 19 августа мы работали в условиях полной военной осады.., но он прервал меня: “Ладно, приеду в Москву, во всем разберемся.” С тех пор мы ни разу не встречались и не говорили друг с другом. А ведь раньше – по три, четыре звонка в день… Помнится, один за другим последовали указы двух президентов – Ельцина и Горбачева об отстранении меня от работы. Одно время я думал послать Горбачеву письмо, даже написал его, но потом передумал. Обидно, когда тебе так платят за верность… Если бы вы знали, сколько я пережил, пройдя через многочисленные дачи свидетельских показаний по делу о причастности ТВ к путчу! Полтора месяца я пролежал в больнице, психотерапевтам с трудом удалось вывести меня из кризисного состояния. Такой ценой заплатил я за свою присягу, данную президенту.
- С вашим уходом на ТВ многое изменилось. Каким вы видите его положение сегодня?
- Я думаю, что сейчас важнейшая задача, стоящая перед телевидением, – это определить, какая роль должна быть отведена каждому из его каналов. Мне кажется не вполне уместным существование двух российских телекомпаний (“Останкинской” и просто “Российской”). Первый канал должен в таком случае доказать, что он хочет, а главное, может быть каналом Содружества Независимых Государств. Пока же он таковым не является и в действительности представляет собой лишь голос Москвы. С точки зрения “географии” все вроде бы в порядке: в каждом выпуске “Новостей” мы находим немало информации из различных стран Содружества (как, впрочем, и из государств, в него не входящих), высказываются разные точки зрения… Но как только речь заходит о каких-то “острых” вопросах, будь то проблема Черноморского флота или единого рублевого пространства, то, естественно, здесь, хотят они этого или не хотят, журналисты занимают позицию, выгодную российскому руководству. И это вполне объяснимо: кто платит, тот и заказывает музыку.
До сих пор Яковлев пытается добиться ответа от лидеров государств – членов СНГ: нужно ли им межгосударственное телевидение? И если нужно, то собираются ли они его финансировать?
Но вся беда Яковлева и его коллег заключается в том, что они никогда не смогут добиться всеобщего удовлетворения своей объективностью в освещении событий, происходящих в различных странах СНГ. Было бы наивно предполагать, что Яковлев сможет выделить каждому государству собственное эфирное время…
…Правда, у меня есть своя концепция того, каким надлежит быть каналу “Останкино”. Если бы по нему постоянно показывались какие-то фольклорные программы, спектакли, фильмы, несущие в себе отображение культуры всех проживающих на территории нашей страны народов, то ему бы, вероятно, действительно удалось приобрести общегосударственное значение. Может быть, стоило бы вернуться к телемостам, но не “Москва – Вашингтон”, а, допустим, “Москва – Киев”. Пусть говорят политики, военные, простые люди. Так мы найдем то, что нас сближает.
- Каковы, на ваш взгляд, основные недостатки нынешнего ТВ?
- На “кравченковском” телевидении почти все программы позволяли себе выступать с критикой союзного правительства. Борьба велась в общем-то лишь за информационное вещание – программы “Время” и ТСН. Скажите, а какие программы сегодня могут критиковать российского президента, правительство, столичную мэрию?
Я никогда не поверю, что Яковлев, несмотря на все свое стремление к независимости, когда-нибудь обретет ее как руководитель государственного телевидения и радиовещания. Никому в мире это никогда не удавалось, не удастся и сейчас. Я понимаю, что Егор Яковлев является единомышленником Бориса Николаевича, и поэтому Ельцину нет никакой необходимости звонить ему и давать указания по поводу каких-то частностей, связанных с работой телевидения. Как профессионал, как глубокий аналитик, как просто умный человек Яковлев прекрасно понимает, что ему делать, он способен как должно оценить курс ельцинского правительства. Однако, когда вице-президент или председатель ВС РФ вдруг делают свои “драматические” заявления, то, я полагаю, Яковлеву приходится очень непросто. Разным политикам хочется иметь сегодня влияние на телеаудиторию. Ведь неспроста же Хасбулатов пришел на встречу с руководством “Останкино” и в дружеской беседе пообещал им свою поддержку в финансовом плане.
И все же я уверен, что теперь мне работалось бы легче. Наверняка сегодняшнее телевизионное руководство не получает такого количества звонков “сверху”, какое получал я. Это объясняется очень просто: у Ельцина нет достаточно сильного политического оппонента… Но тем не менее, даже если бы случилось невероятное и меня пригласили снова возглавить телевидение, я никогда бы не пошел на это. После всего, что было со мной, я возненавидел политику…
- Как сложилась ваша судьба после всех этих драматических для вас событий? Нашлись ли у вас верные друзья, которые помогли вам оправиться от пережитого?
- Какое-то время после своего отстранения от руководства компанией я оставался без работы. Но потом, осенью прошлого года меня пригласил в редакцию главный редактор “Юридической газеты” О.Финько. Я познакомился здесь с симпатичными, добросердечными людьми. С тех пор работаю в этой газете на ставке политического обозревателя. Некоторое время у меня даже не было собственного кабинета и я выполнял свою работу дома. Основным видом своей профессиональной деятельности я избрал для себя редактирование наиболее сложных, требующих “доработки” материалов. Сам выступаю не часто, только под псевдонимом. И это объясняется не страхом. Мне просто хотелось бы, чтобы мои материалы читатели прочитывали беспристрастно: ведь кому-то Кравченко нравится до сих пор, а кто-то его по-прежнему ненавидит. Большинство моих публикаций касается того, что все еще волнует мое сердце – телевидения. Есть у нас такая рубрика “Телевидение в зеркале общества”.
- Изменилось ли что-то в вашей личной жизни с тех пор, как вам пришлось оставить пост Председателя Всесоюзной телерадиовещательной компании?
- После всего, что со мной произошло, после тяжелой болезни я многое переосмыслил и невольно пришел к выводу, что, наверное, есть Бог, который не случайно дал мне возможность уйти из политики и вернуться к творчеству. На моем счету несколько фильмов, книг, огромное количество статей. Но все это делалось урывками, по выходным, в те редкие часы, когда я ничем не был занят…
- Чем сегодня стала для вас семья?
- Это мой главный штаб. Мне всегда было стыдно, что я ненормальный отец, ненормальный муж… Я появлялся в десять, одиннадцать, а то и в час ночи, весь измотанный, что-то наскоро перехватывал и ложился спать. Всю ночь мне снились дурные сны… А утром, в восемь, я уже уезжал.
Теперь я обрел свободу. Свободу от правительственных телефонов, от начальственных звонков, от указаний сверху. Мне вполне хватает моего домашнего телефонного аппарата. Я наслаждаюсь семейной жизнью. В семь часов я уже могу быть дома. Все душевное тепло, оставшееся во мне нерастраченным, я пытаюсь принести в семью, вернуть его тем, у кого невольно похищал. Хотя с этим я, конечно, сильно опоздал…
…Мы закончили наш разговор и вместе вышли на улицу. “Тут во дворе очень дружно живет на воле большое семейство кошек”, – сказал Леонид Петрович, – я иногда наблюдаю за ними из окна. Интересная у них жизнь. Хочется сесть и написать о них новеллу…” Мы попрощались, и он пошел в сторону метро.
Валерий БУЛДАКОВ,
Родион МОРОЗОВ.
