Недоброжелатели говорят, что Евгений Примаков стар. Чушь. Сами они стары. Евгений Примаков переживает сейчас вторую молодость. А если учесть, что молодость как таковую украло у него востоковедение, тесно связанное со спецслужебной деятельностью, да припомним необходимость карьерного продвижения в условиях душной тесноты сталинизма, да необходимую осторожность, да аппаратную борьбу… тогда получается, что нынешняя юность у Примакова самая что ни на есть первая. Тот прилив сил, который, по мысли Гете, посещает в старости лишь подлинно высокую душу.
А молодость примаковская заключается в том, что, не имея по определению никакой внятной программы действий, кроме огосударствления всего да разборок с прессой, он вынужден тем не менее имитировать какие-то политические телодвижения. Лавировать ему приходится не между Сциллой и Харибдой, но как минимум между десятком оскаленных сцилл и дюжиной разверстых харибд. Противоречия и неразрешимые конфликты громоздятся на каждом шагу. В результате мучительные примаковские раздумья и колебания выдаются за умение держать паузу, а происходящие в результате хаотические и эпатажные по сути действия приобретают вид тонких стратегических ходов. Собственно, эта стратегия довольно точно перенята у Ельцина и младореформаторов: если в смысле имиджа Примаков — временами даже слишком прилежный ученик Брежнева и Андропова, то в плане тактическом он чистый ельцинист, если не немцовщик. Ельцин тоже обожает затаиваться, мучительно колебаться, а когда узел затянется окончательно, рубануть по нему со всей дури. Но если Ельцин действовал так примерно через раз, то Евгений Максимович, похоже, решил эксплуатировать прием до упора.
В каком-то смысле это единственная приемлемая стратегия для политика, которому необходимо демонстрировать загадочность, но абсолютно нечего скрывать. Так в детских анкетах нашей пионерской юности склеивали два тетрадных листика и писали рядом: “Секрет на сто лет”. Кто-нибудь нетерпеливый вскрывал секрет и обнаруживал надпись: “Обманули дурака на четыре кулака”. Четыре кулака в данном случае — это, видимо, пара лужковских и пара яковлевских, а роль коллективного дурака, как всегда, отведена нам с вами.
До 1999 года Евгений Максимович являл собою классический пример осторожного аппаратчика. Его душевное равновесие было поколеблено стремительным карьерным взлетом, когда министр иностранных дел оказался вдруг компромиссной фигурой для президента, правительства и Думы. Впрочем, такое внезапное всплытие кого хочешь потрясет, это знает любой водолаз. Не имея четкой программы действий и лишь понимая, что народу нужны не действия, а имидж сановитого отца, Евгений Максимович сразу сделал необъяснимую ошибку, в высшей степени неадекватно отреагировав на письмо Явлинского о коррупции. Будучи обязан своим взлетом именно Григорию Алексеевичу, который предупреждал Примакова о таком повороте событий еще до назначения Кириенко (!), именно на Явлинского новоиспеченный премьер обрушился всей своей тяжестью. И Маслюкова в обиду не дам! и команду свою не сдаю! и Куликом в высшей степени доволен! а это все клевета, клевета и клевета! — хотя Явлинский всего-то и сказал, что в российском правительстве имеют место факты коррупции. Все равно что сказать: осенью бывает дождь. Ну, бывает, все давно привыкли, что ж икру-то метать?
Метание икры, однако, продолжалось и даже усиливалось. В начале 1999 года, когда Николай Сванидзе в программе “Зеркало” осмелился покритиковать правительство, правительство стало обсуждать Николая Сванидзе. Прочие проблемы, надо полагать, были благополучно решены либо считались второстепенными. Но настоящая неадекватность началась, когда Примаков почувствовал охлаждение президента.
То есть это президент почувствовал охлаждение Примакова. Примаков с коммунистами дружил, и левая пресса его облизывала. Евгений Максимович ощутил неблагополучие, и нервы его не выдержали. Во время болезни президента, оставшись за старшого и преждевременно почувствовав себя таковым, он запустил пробный шар — договор об общественном согласии. Такие договоры уже бывали и ни к чему не приводили, но Примакову важно было проверить, насколько ему уже можно функционировать в качестве первого лица. Это была ошибка, он скоро ее понял, но остановиться уже не мог. Следующий типично импульсивный ход как раз и знаменует собою начало примаковской юности. Я имею в виду, конечно, знаменитый разворот над Атлантикой.
Парадокс в том, что к апрелю Евгений Максимович понял одно: народ наш любит, когда долго надувают щеки, а потом внезапно, немотивированно и без видимого смысла делают губами “пппррру!”. Гора лопается, рождается очередная мышь, и все довольны. Ситуация проста: американские деньги нам очень нужны; между тем в народе силен доморощенный реваншизм — еще немного, и все хором завопят: “Не надо нам вашего вонючего доллара!”. Американское посольство буквально через неделю после примаковского демарша было зашвыряно яйцами (что, впрочем, не помешало тому же самому народу пить около посольства “Кока-колу”, а три месяца спустя слепо верить Америке во время скандала вокруг нью-йоркского банка). Лететь в Америку нельзя, но нельзя и не лететь. Вместо тихого отказа от встречи с американцами Примаков летит в США, но, якобы уже в воздухе узнав о фактическом начале агрессии в Сербии, разворачивается над Атлантикой. Можно было бы долететь и там сказать Америке все, что Примаков о ней думает. Это было бы даже эффектнее, но на это не хватило храбрости и решимости: отношения могли быть испорчены бесповоротно. Как всегда в юности, робость и нерешительность маскируются бурным эпатажем, вызовом. Так школьник, уговорив наконец одноклассницу, но в последний момент оробев, отпихивает бедную девушку с криком: “Пошла вон, шлюха! Я поговорить хотел! Всем вам надо от нас только одного!” Атлантический разворот — по сути, жест отчаяния, жест в чистом виде, демонстративная акция, имеющая единственной целью сорвать максимальный политический куш с неразрешимой политической коллизии. Примаков впервые в жизни совершил очень молодой поступок — эпатажный, эффектный и совершенно бессмысленный. Впору звать его в нашу газету ответственным секретарем. После этого вся его политическая жизнь превратилась в череду подобных импульсов.
Масла в огонь добавила внезапная (кажется, для одного Примакова) отставка. Все это, плюс тшательно вздуваемые рейтинги, плюс разжигание примаковского самолюбия услужливым лужковским пиаром, — привело к полной потере адекватной самооценки. Евгений Максимович долго, мучительно размышлял, стоит ли ему без серьезной политической программы, с одной только ненавистью к олигархам и желанием закручивать гайки, идти на думские и тем более президентские выборы. Поначалу его вполне устраивал вариант с удалением от дел и сочинением мемуаров, но, как сказал бы О. Генри, бабье лето Джонсона Сухого Лога уже наступило. Юность затрубила в свои трубы. Примаков колебался до конца августа, он до последнего момента не мог решить, следует ли ему блокироваться с “Отечеством”. Остановить его могло бы многое: и то, что он слишком явно нужен “Отечеству”, и то, что оно не брезгует никакими средствами, чтобы его заполучить… Могла бы возобладать элементарная политическая брезгливость — ведь репутация Яковлева, методы Лужкова, всенародная любовь к Шаймиеву слишком известны… Но бабье лето неумолимой рукой тащило Евгения Максимовича на склизкую тропу, и после долгих колебаний, буквально в последний момент, импульсивно, как азартный игрок, он отдал руку и сердце Лужкову и Яковлеву. Свершился тройственный союз труда, капитала и беспредела.
Дальше Евгений Максимович продолжает в том же духе: то затаивается в растерянности, то выскакивает с дубиной. За это время выяснилась его главная черта: всю жизнь он действовал сообразно инструкции, и в нештатных ситуациях ему в высшей степени неуютно. Он не умеет делать выбор и не способен к самостоятельной политике. Этот инфантилизм, впрочем, присущ всем нашим властителям с советским прошлым (а других у нас нет): в рамках конкретной должности такой человек безупречен, но первая же неожиданность выбивает его из колеи. Почувствовав это, Кремль решил подстроить Примакову очередную нештатную ситуацию, а именно пригласить его в гости.
Пойти в гости к президенту страны, чьи приглашения в принципе мало чем отличаются от вызова (и тут уж дело не в характере, а в статусе), — не просто проявление доброй воли, но прямая обязанность политика, помнящего, кто в доме хозяин. Но Примаков уже разучился играть по правилам. Он не поехал в гости к Ельцину. Откровеннее признать свою слабость было нельзя. Это точно такая же трусость, как и нежелание напрямую встречаться с американцами после начала сербской кампании: мы лучше самолет развернем. Примаков безупречно владеет аппаратной речью, округлой и бессодержательной, но в прямом диалоге проигрывает вчистую — то теряет самообладание, расставаясь с имиджем мудрого старца, то уходит от ответов… Он и здесь предпочел эффектный, бессмысленный, а по сути, если называть вещи своими именами, трусливый жест. Прямого диалога с Ельциным Примаков бы не вынес: пришлось бы в лицо говорить гадости, а он к этому не готов. В результате он гордо уходит от встречи, расписываясь этим в своей неготовности к ней. Интересно, что Ельцин — даже в нынешнем своем состоянии — не побоялся позвать к себе явного оппонента, который к тому же идет в одной связке с тем, кто Ельцина нагло и беззастенчиво предал. Можно бы поверить в расставание Лужкова с Ельциным по идейным соображениям (“драматичное расставание двух сильных мужчин”, писал об этом в “Комсомольце” сотрудник мэрского пресс-центра Михаил Щербаченков; ну чисто Верлен и Рембо!). Можно бы, кабы между Ельциным-96 и Ельциным-99 была хоть какая-нибудь разница, кроме самочувствия и рейтинга.
Дальше Евгений Максимович вошел во вкус. Он понял, что импульсы будут и впредь иметь успех у части населения, и стал уже без всяких комплексов действовать не рассуждая, по первому побуждению. Вот Сергей Доренко запускает в эфир версию о том, что Примакову предстоит вторая операция. Сразу хочу сказать, что этого шага Доренко я не одобряю, меня покоробил показ операции (пахнуло программой “600 секунд”), и я как защитник и поклонник Доренко с большим стажем почувствовал себя попросту подставленным. Конечно, случись мне писать мою статью о Доренко (“Московская комсомолка”, # 1) после этого эфира, я непременно оговорил бы свое искреннее осуждение этого сюжета. Доренко тоже понесло. Но то, что сделал после этого Евгений Максимович, показало, как это ни ужасно, что аналитик с ОРТ и тут добился цели. Вообразите ситуацию: в прямом эфире у Евгения Киселева сидят приличные люди — Черномырдин, Кириенко, Степашин. Беседуют о политике. Тут в прямой эфир звонит еще один экс-премьер, угадайте какой. Естественно было бы предположить, что речь пойдет опять же о политике, о тяжкой доле российского премьера… Но Евгений Максимович звонит с совершенно другой целью. Как известно, прибыть на прямой эфир к Киселеву ему не позволила занятость, Киселев об этом сообщил заранее. Чем же был занят Евгений Максимович? Он смотрел телевизор. Причем не дружественные ему “Итоги”, а куда более рейтинговую “Программу Сергея Доренко”.
Это уже серьезный удар для Киселева. Некоторое разочарование отражается на его честном лице. Участию в его программе предпочли такое важное дело, как просмотр передачи главного конкурента! Но тут выясняется, что и по телефону Примаков участвовать в дискуссии не намерен. Он хочет опровергнуть утверждение Доренко о своей болезни. Он совершенно здоров и готов показать справку.
Ну нельзя же так покупаться-то! Нельзя же так явно принимать чужие правила игры! Ведь сюжет Доренко — в буквальном смысле ниже пояса, можно ли реагировать на такое! Это же все равно, что обижаться на “Московский комсомолец”! Но выясняется ужасное: даже к такой ничтожной нештатной ситуации, как критика в газете, Евгений Максимович категорически не готов! Он бросается к телефону и жалуется на обидчика.
Боюсь, что взвешенные и солидные политики так себя не ведут. Так себя ведет юноша, которого соседские мальчишки толкнули в грязь и новое пальто испачкали.
Самое же страшное во всей этой ситуации — то, что современная политика давно перестала быть царством штатных ситуаций. Тут очень много непредвиденного, и от политика требуется одно: действовать в согласии со своими убеждениями, без оглядки на рейтинги, на хулы и хвалы наемных и не наемных журналистов. То, что будет делать Примаков на посту президента, может оказаться такой же цепочкой импульсивных, беспорядочных метаний, не имеющих никакого государственного смысла, рассчитанных на внешний эффект и на то, чтобы любой ценой уйти от прямого ответа на больной вопрос. Обратим внимание на то, что прямого диалога с Доренко Примаков опять-таки не планирует: обращается в дружественную программу. Разумеется, нежелание встречаться с оппонентом лицом к лицу он объяснит брезгливостью.
Судя по количеству и частоте импульсивных решений (а жизнь все чаще требует от Примакова выбора или прямого высказывания), молодость Евгения Максимовича не просто продолжается — он явно молодеет с каждым днем, как Янус Полуэктович у Стругацких. Может, мы и не увидим его дирижирующим, как Ельцин, пляшущим, как Лужков, или мелодекламирующим, как Жириновский. Но куда опаснее этих дирижеров, танцоров, певунов, болтунов и хохотунов благообразный старец с сердцем и разумом юноши, робкого и пылкого, как сама весна.
